«ЖУРНАЛИСТИКА … НЕСЕТ В СЕБЕ ПРОРОЧЕСКОЕ СЛУЖЕНИЕ – ОТКРЫВАТЬ МИРУ ПРАВДУ», – АЛЕКСАНДР СОЛДАТОВ, ГЛАВРЕД «ПОРТАЛ-CREDO.RU» Друк

b_300_0_16777215_0___images_stories_snapshot.jpgКак и почему в СССР молодежь приходила к вере? Действительно ли атеистическая литература открывала путь к христианскому богословию? Какой была религиозная жизнь Москвы в 1980-90-е? Каким образом на руинах атеистической империи нашла свою нишу журналистика, посвященная религии? И где граница между информационными СМИ о религиях и пропагандистскими ресурсами, которые сидят на коротком поводке у соответствующих органов политического режима Российской Федерации?

Наше третье интервью с Александром Солдатовым о его собственном пути к христианству и о принципах независимой религиозной журналистики.

Каким был Ваш путь как журналиста и богослова? И что привело Вас к Церкви в советское время?

Надо сказать, что выраженной идентичности «богослова» я за собой не чувствую, поскольку не занимаюсь богословием профессионально. Безусловно, каждый христианин является богословом в известной степени, потому что он призван веровать разумно и иметь возможность передавать свою веру другим. Но моя научная специализация – это все-таки новейшая церковная история. Я исследую «альтернативное» Православие, то есть такие церкви, движения, общины, традиции, которые сохраняют православную идентичность, но не признают или не находятся в каноническом общении с миром «официального православия».

Что касается моего пути, то вырос я в атеистической семье в Москве. Был «советским атеистом», но не сознательным, а просто потому, что так тогда было принято. В 1980-е годы, в подростковом возрасте, у меня появились какие-то интуитивные запросы, выходящие за рамки официальной философии тех времен. Сначала я пришел к выводу о том, что советская система ценностей является насквозь лживой, лицемерной и циничной, что истинные ценности нужно искать где-то за пределами этой системы. Примерно к 13-14 годам я себя осознал как человека критически и даже враждебно настроенного к советской власти, не воспринимающего господствующего лицемерного официоза. Собственно, через эти антисоветские убеждения и пролегал мой путь к вере, поскольку Церковь в те времена в Москве была единственным легальным институтом, который не был обязан разделять коммунистическую идеологию. Я искал место, где можно было бы спрятаться от официальной идеологии, в которую уже тогда никто не верил, но которая, тем не менее, агрессивно навязывалась. Это была некая шизофрения, от которой пытались уйти многие представители моего поколения.

Каково было Ваше впечатление, когда Вы впервые переступили порог храма?

Просто войти в храм в Москве было очень сложно в те времена, надо было пройти через какой-то гигантский барьер - и психологический, и даже своего рода юридический. Тогда считалось, что в храм могут ходить только пожилые люди, а все остальные вошедшие туда «брались на заметку». А уж если туда пойдет молодой человек, школьник, то его обязательно «возьмут на заметку», и у него появятся всевозможные проблемы. Поэтому первый раз я пересек порог храма в сопровождении своей мамы, которая не была религиозным человеком. Она просто время от времени ходила ставить свечку в храме в память о дедушке, своем отце. Как-то раз она пригласила туда меня, мы пошли в Елоховский собор, кафедральный храм в Москве, где я был потрясен неземной атмосферой, которую там увидел. Мне не удалось это сопоставить с каким-нибудь другим опытом, это было действительно что-то совершенно неземное, что очень притягивало. Собственно, после того дня у меня появилась тяга и желание вернуться туда снова. Потом, когда я прочитал сказание о выборе веры послами Владимира, увидел определенную параллель между своими ощущениями и тем, что описывали послы, которые были в Константинопольском соборе Святой Софии. То есть второй импульс к вере (после «политического») я получил через эстетическое переживание богослужения, через духовное потрясение, которое испытал, первый раз попав в храм.

С тех пор начались активные поиски, я стал покупать атеистическую литературу, которая тогда была доступна в магазинах в качестве единственного источника знаний о религии, поскольку собственно религиозная литература была на тот момент закрыта в «спецхранах». Парадоксально, но свои первые познания о христианстве я получил из «Настольной книги атеиста». Затем началась перестройка, в Москве стали открывать всевозможные экспериментальные классы для старшеклассников. Я нашел и для себя один такой  ̶  класс с углубленным изучением истории и обществоведения. Там впервые мне удалось встретиться с верующими ребятами моего возраста, до этого я не знал верующих людей вообще. Они помогли мне сделать сознательный выбор, принять крещение. Интересно, что через две недели после своего крещения, я познакомился с еще молодым, начинающим семинаристом Андреем Кураевым, который тогда учился во втором классе Московской духовной семинарии после философского факультета Московского государственного университета. Ранний Кураев оказал огромное влияние на мое интеллектуальное созревание как христианина.

Андрей Кураев, похоже, оказал огромное влияние на многих ищущих молодых людей в 1980-90-е?

Да, в окружении А. Кураева в Москве в конце 80-х было, может, 10-15 молодых христиан. Один их этих молодых людей пригласил меня на подпольный семинар, который проводился на квартире, в конспиративной атмосфере. Это тоже был очень важный вклад в расширение моего опыта, потому что на тот семинар приходили всевозможные катакомбники, диссиденты, о. Глеб Якунин, которого только что выпустили из тюрьмы, какие-то подпольные религиозные группы, даже не христианского направления, кришнаиты, например. Тогда для меня открылся огромный подпольный пласт религиозной жизни, которая существовала в России, потому что официальная религиозная жизнь того времени, помимо того, что была сопряжена со всякими рисками, еще и ограничивалась только литургической частью. Не было ни доступа к литературе, ни свободного общения, ни культурных мероприятий, ни молодежной тусовки, была возможность только посещать богослужения, с трудом догадываясь о том, что там происходит на церковнославянском языке. Мне повезло с церковнославянским, потому что я стал прихожанином Данилова монастыря в Москве, где богослужения совершались с канонархом, то есть чтецом, который имел хорошо поставленный голос, дикцию, и перед тем, как хор пел какую-то фразу, он ее произносил четко, спокойно, на распев. Именно благодаря канонарху я постепенно научился понимать, что поют.

При содействии Андрея Кураева я получил первые рукописные, машинописные книги, издания, которые позволили мне намного больше разобраться в богослужении и катехизисе. Уже через год после знакомства с этим молодым семинаристом я сам стал преподавать катехизис в подпольной воскресной школе (легальные воскресные школы появились только в 1990 году). Мы собирались на квартире в Москве, туда приводили детей, и в одной группе могли быть ученики от 4-х до 16-ти лет, надо было как-то суметь преподавать катехизис, очень теоретический предмет, такой разношерстной аудитории.

Как же Вы пришли к журналистике о религии?

Учась уже в последнем классе школы, в 1988 году, когда было 1000-летие Крещения Руси, мы с другом стали издавать журнал «Святая Русь», это была моя первая проба пера в религиозной журналистике. Мы выпустили три номера этого журнала, там были как наши собственные размышления и исследования истории разных монастырей, святых русских мест, так и перепечатки из дореволюционных изданий, которые с трудом удавалось достать на нашем подпольном семинаре или из-за границы, в то время особенно доступным было издательство «ИМКА-Пресс».

После окончания школы я поступил в Историко-архивный институт в Москве, где тогда был гигантский конкурс, поскольку этот институт считался одним из наиболее прогрессивных. Ректором этого заведения был Юрий Афанасьев, один из лидеров межрегиональной депутатской группы в первом свободно избранном парламенте СССР, популярный тогда интеллектуально-политический лидер оппозиции, второй после академика Андрея Сахарова. Словом, в этот институт тянулись все прогрессивные, свободомыслящие люди, поэтому поступить туда было довольно-таки трудно – 175 человек на место. Я оказался только на заочном отделении, а параллельно, по приглашению своего друга, отправился на приход в Нижегородской епархии Московского патриархата, в деревню. Там я стал учиться и одновременно управлять клиросом, читать, петь. Туда почти никто не приходил, только какие-то старушки, которые даже читать не могли. Вот так мы вместе созидали деревенский приход.

Потом я переехал в соседний город Сергач, где тоже служил в храме какое-то время. Тогда на меня впервые обратило внимание местное КГБ, и состоялась первая встреча. По их мнению, я был очень активный, проповедовал среди молодежи, публиковал статьи в местной газете, это были 1989-1990 годы, казалось бы, империя распадалась, но Нижегородская область отставала в этом плане. Они меня заманили к себе через старосту храма, не говорили, куда же мы едем на самом деле, я думал, что в райисполком. КГБ выказало необычайную осведомленность об обстоятельствах моей жизни на тот момент, показали мне какие-то протестантские брошюры, также у них оказался упомянутый уже журнал «Святая Русь». Видимо, мое поведение им не очень понравилось, потому что на следующий день после беседы меня попытались призвать в советскую армию.

Началась целая эпопея моего уклонения от призыва. Отказываясь служить в армии, я руководствовался именно религиозными мотивами. Как видите, моя религиозность как-то всегда была смешана с политикой. Уклонялся я от службы не потому, что боялся физических страданий, каким подвергаются служащие в армии, а потому, что я не хочу поклоняться красной звезде, целовать красное знамя, приносить присягу этому государству и прочее. Тогда я впервые начал вести конспиративный образ жизни, скрывался у подпольных монахинь Истинно-Православной Церкви, которые были противницами Московской патриархии. Нечто подобное, наверное, было на Западной Украине, но в России это принимало более радикальные формы. Эти монахини не принимали советских паспортов, многие и них старались не пользоваться деньгами, а когда у них искал убежища человек, который скрывался от советской власти, они принимали его очень радушно, на них можно было рассчитывать и быть уверенным, что тебя никогда не выдадут, и будут защищать ценой собственной жизни. В то время я даже написал заявление на имя президента СССР с отказом от советского гражданства, поскольку людей без гражданства не призывали в армию, к тому же я не дорожил гражданством сатанинской и богоборческой империи. Против этой системы, кстати, Русская Православная Церковь всегда выступала, но, впоследствии, либо ушла в подполье, либо оказалась в эмиграции, а «новая Церковь» была создана в 1943 году Иосифом Сталиным уже не в своем первоначальном виде, а в качестве подмены, эрзаца.

Такие мысли привели меня в 1991 году в Русскую Православную Церковь Заграницей (РПЦЗ). Я начал печататься в журналах «Православная Русь», «Вертоградъ» (с 1993 года), который со временем стал информационным бюллетенем «Вертоградъ-информ» и выходил вплоть до 2010 года. Потом я учился в семинарии РПЦЗ в Мюнхене. В том же 1991 году, по приглашению Андрея Кураева, поступил в экспериментальную группу религиозной журналистики, которая создавалась при факультете журналистики Московского государственного университета. Замысел этой группы состоял в том, чтобы со временем создать в МГУ богословский факультет, а поскольку факультет журналистики на тот момент был самым либеральным, то попытка эта была предпринята именно там. К сожалению, в эту группу было всего лишь два набора, после чего мы стали перед выбором: либо продолжать обучение на факультете журналистики непосредственно, либо перейти в Православный университет. Тогда я решил, что мне уже поздно в третий раз поступать в высшее учебное заведение, поэтому доучусь в МГУ. Марка этого университета высоко котировалась в то время, да и уровень преподавания был одним из самых высоких в России, я не хотел терять доступ к такому ресурсу знаний. Параллельно я продолжал обучение в семинарии в Мюнхене, где была смешенная (очно-заочная) форма обучения с двумя модульными сессиями в год.

В те времена я вынашивал мысли о церковном служении, думал, что стану священником, но как-то со второго курса меня затянула работа в светских СМИ. Сначала это была газета «Московские новости», с которой я сотрудничал до ее фактического разгона в 2006 году, потом работа на «Радио Свобода» в программе «Религия в современном мире», вел собственную программу на светском радио «Диалогос», созданном адвентистами, параллельно были разные информационные агентства, другие газеты и журналы.

Прокомментируйте, пожалуйста, фрагмент из «кредо» Вашего портала: «Всё о религии – это не значит "всегда нейтрально". "Нейтральность" – это тоже позиция, означающая либо безразличие и равнодушие к религиозным проблемам, либо пантеистическую веру в то, что "все есть все", а поэтому "все равно, что есть что"».

Этот текст написал мой коллега Егор Холмогоров, который потом отошел от работы на нашем Портале. Я не хочу полемизировать с этим текстом, потому что в нем есть определенный смысл, хотя я и не во всем с ним согласен. Факт состоит в том, что лучше всего о религии пишут люди, которые имеют религиозный опыт, а не те, кто заведомо настроен с предубеждением или иронией. У нас на Портале были собраны носители всевозможных религий: от православных разных юрисдикций, католиков, протестантов до иудеев и буддистов. Когда мы были в преуспевающем состоянии, нам писали около 150 постоянных авторов, из них несколько десятков точно принадлежали и к Московскому патриархату. До сих пор с нами сотрудничает Роман Лункин, теперь он возглавляет Гильдию экспертов по религии и праву, у него есть свой журнал, он принадлежит к Московскому патриархату.

Это пока не вошло в «Наше кредо», но на Портале бытовала такая присказка из высказывания Мао Цзэдуна: «Пусть распускается сто цветов, пусть развивается тысяча идей». Понятно, что на практике Мао совсем по-другому выстраивал Китай, но в его «Маленькой красной книжечке» есть такая цитата. Портал для нас не был и не является инструментом пропаганды, это площадка для корректного, деликатного, но вместе с тем компетентного освещения разных религиозных традиций. А кто может их более компетентно освещать, кроме как носители? Мы отметаем тот подход, что о религии должен писать религиозно не ангажированный человек. Лучше все-таки, когда о религии пишут со знанием, но еще лучше, когда носители разных религий собираются в одном журналистском пространстве, - тогда риск пропаганды сводится к минимуму, возникает площадка для диалога, порождая качественный продукт. В ином случае, если подбирать людей не по профессиональному, а по конфессиональному принципу, то есть риск утратить принцип журналистики, а заняться проповедью, миссионерством, иным церковным деланием, но не профессиональным освещением фактов и событий.

Вы придерживаетесь мнения, что говорить о религии в СМИ и богословствовать – это не одно и то же. Привносит ли журналистика в религиозную жизнь что-то, кроме корректно изложенной информации?

Задание журналистского проекта отличается от индивидуального задания конкретного журналиста. Допустим, когда создается какой-то завод или ферма, то определяется задача и миссия – выпуск качественной продукции, которой еще нет на рынке. Начинают подбирать сотрудников по моральным критериям (чтобы не воровали, не обманывали), но все-таки в первую очередь обращают внимание на их профессиональные качества. Поэтому редакция светского СМИ не может подспудно, делая вид, что она светская, хитрыми методами проповедовать религиозное мировоззрение своим читателям, это будет несколько нечестно, по-моему. Как редактор Портала я возглавлял коллектив профессиональных журналистов, а не коллектив православных или миссионеров, но на самом Портале были очерчены зоны для выражения личного, субъективного голоса авторов, - например, «Мысли» или «Интервью», где журналисты могли в субъективной форме высказать свои взгляды. Сама редакционная политика нашего ресурса не подразумевала никакой проповеди. Тем не менее, лично я, как Александр Солдатов, никогда не отказывался от своей православной идентичности и, работая в качестве журналиста, старался исполнять заповеди Божии, соотносить свои действия с такими понятиями, как спасение, грех, искушение. Но это мое внутреннее, я не вправе требовать следовать этим принципам сотрудника, который принадлежит к исламской традиции или к какой-то иной. У нас работали и атеисты тоже. То есть мы определили правило, когда ни христианин, ни мусульманин, ни атеист, ни кто-либо другой не должен использовать новости для пропаганды своих взглядов или для борьбы со своими оппонентами. Но все же авторы могли высказать свое мнение или вступать в полемику в выше упомянутых рубриках, не оскорбляя ничьих религиозных чувств, как сейчас принято говорить в России.

У меня, конечно, была потребность проповедовать свою веру и заниматься миссионерством, но я больше это реализовывал в своем конфессиональном журнале «Вертоградъ». Мне было легче найти баланс, потому что в моей жизни присутствовали СМИ разного рода, между которыми я распределял свои нагрузки и миссии. На этой почве могут возникнуть некие вопросы: дескать, по одним принципам я работал на Портале, по другим – в журнале. На самом деле я считаю, что мы принимаем профессиональные законы постольку, поскольку они не противоречат нашим христианским убеждениям. Ну а что плохого в том, чтобы быть грамотным профессиональным журналистом и относиться без предубеждений к людям разных конфессий, неужели в этом есть противоречия христианской вере? Я думаю, что нет.

Тогда обратный вопрос: как христианская идентичность может повлиять на журналиста?

Я не приемлю конфессиональный подход в журналистике, дескать, журналистика – служанка богословия, а поэтому должна выполнять миссионерские вспомогательные функции. Этот метод привел к тому, что в некоторых религиозных кругах возникло полное непонимание природы новостей. Некоторые церковные администраторы считают, что имеет право на существование только та новость, которая рекламирует их конфессию, а та новость, которая им неприятна и дискомфортна, не имеет права на существование, поскольку является дьявольским искушением. Я считаю, что главное преимущество христианства в том, что оно не скрывает правды и не создает иллюзорной реальности. Мы честно и добросовестно признаем несовершенство этого мира, его конечность, его некоторую обреченность, поэтому писать сказки, рисовать какие-то лубочные приятные картины и считать, что в этом состоит христианство, испытывать сентиментальное удовольствие по поводу такой благостной картины, которую мы сами нарисовали, является ошибкой. Христианский взгляд на действительность более честный, без сглаживания острых углов. Сглаживают эти углы современные версии комфортабельного, «успешного» христианства, которое плохо, на мой взгляд, соотносится с Евангелием, с его жесткостью и прямолинейностью, нелицеприятностью, которые мы видим в действиях Спасителя, в Его общении с духовенством того времени. Мы не видим в лице Христа лубочного проповедника, который всем говорил только приятные вещи, скрывал негативные стороны общественной и религиозной жизни Своего времени. Журналистика в какой-то мере несет в себе пророческое служение – открывать миру правду. Тогда почему она должна создавать иллюзорные фантасмагорические картины? Это то, что на православном языке называется прелесть, то есть воображаемые смыслы.

Какие именно инструментарии журналистики идут на пользу в создании информационного контента о религии?

Я считаю, что все инструментарии журналистики идут на пользу, но все могут пойти и во вред. Главное – это отделение факта от комментария, но не в казуистическом смысле. Если есть какой-то конфликт, то это обязательно должно быть представление мнений обеих сторон. Когда нас обучали на факультете журналистики в МГУ, то говорили, что конфликт должен обязательно присутствовать в любой информации, в любом тексте должна быть драматургия. Есть даже такой классический пример: что будет интересней – «собака укусила человека» или «человек укусил собаку»? То есть предметом журналистского интереса может стать только та фраза, которая переворачивает обычное течение жизни и «законы бытия». Поэтому, как ни крути, обычно журналист имеет дело с конфликтами. Я базируюсь на этих двух аксиомах, которые, как мне кажется, универсальны для человека любой традиции.

Журналистика привносит в общество хоть какие-то ориентиры для того, чтобы понять, где оно находится, какие есть опасности и выходы из них. Это своего рода информационная служба безопасности, которая предоставляет людям ориентацию в пространстве и времени.

Спасибо за беседу!

Подготовила Нина Полищук

Справка:

Александр Солдатов – религиовед, журналист, специалист по новейшей истории Церкви и альтернативного православия. Родился в Москве 1972 г., архивист ІІ категории, магистр филологии МГУ им. М. Ломоносова, кандидат богословья Православной семинарии преп. Иова в Мюнхене (Германия), докторант отделения религиоведения Института философии НАН Украины, член Украинской ассоциации религиоведов, главный редактор независимого интернет-издания о религии "Портал-Credo.Ru", религиозный обозреватель «Новой газеты» (Москва).

Первое интервью – «“Традиционность” заключается в госбезопасности…», – редактор интернет-издания "Портал-Credo.Ru" Александр СОЛДАТОВ о свободе слова и совести в условиях «приставного благочестия» в России.

Второе интервью – О современном богословии РПЦ МП и альтернативного православия в России: научная полемика vs государственная пропаганда.


Рейтинг статті

( 5 голосів )
Теги:     інтерв’ю      дискусія
( 3384 переглядів )
 

Додати коментар


Захисний код
Оновити